— Ещё ни один мой слуга со мной так дерзко не говорил!
— Я больше не твой слуга, — невозмутимо ответил Ларссон. — И говорю, что думаю. Я всегда был о тебе невысокого мнения.
— А раз так, — произнёс Локи, — почему же двадцать лет назад ты пошёл ко мне на службу? Почему не выбрал другого Хозяина?
— Да потому, что при всей своей лживости, при всём вероломстве, ты считаешься наименее жестоким из Хозяев. И обряды у тебя не такие отвратительные, как у других.
Локи пошевелил ушами.
— Гм, не скажу, что это комплимент… Но ладно, не будем отвлекаться. Ты должен попасть в школу, Ларссон. Я убеждён, что именно там кроется разгадка всех планов Велиала. И у меня даже есть подозрение, где нужно искать.
— И где же?
— По моим сведениям, в школе есть учебный класс, вернее, бывший учебный класс, который теперь со всех сторон замурован. Поговаривают, что Ильмарссон хранит там нечто очень ценное. Ты ничего об этом не слышал?
— Нет, ничего.
— И вряд ли что-нибудь узнаешь, находясь за пределами школы. Тебе необходимо попасть внутрь. Да и за девчонкой нужен постоянный присмотр. Проблема только в том, что по возрасту ты ещё слишком юн для учителя, но уже не годишься в ученики, к тому же у тебя целиком доминантный дар.
— Есть ещё одна проблема, — добавил Ларссон. — Марк фон Гаршвиц видел меня на Основе и наверняка хорошо запомнил.
— Ну и что? Тогда ты был в другом теле.
— А теперь я в теле сына. И очень похож на себя… бывшего.
— Тебе только так кажется. Ты похож на того мальчишку, каким был в шестнадцать лет, а Марк фон Гаршвиц видел тебя взрослым тридцатипятилетним мужчиной.
— Тем не менее есть большой риск, что он заметит сходство. Да и потом, к чему этот разговор? Всё равно я не смогу устроиться в школу.
— А ты постарайся, — настаивал Локи. — Придумай что-нибудь. На тебя вся надежда. К сожалению, я не могу привлечь к этому делу никого из своих слуг. Они побоятся выступить против Велиала и скорее предадут меня. Из всех, кто служил мне за последние две или три сотни лет, ты один достаточно смел и решителен.
«И опять же, в этом виноват только ты сам», — подумал Ларссон. А вслух сказал:
— Если школа Ильмарссона так важна для планов Велиала, то в ней должны быть его шпионы. Верно ведь?
— По идее, должны. Но я ничего о них не знаю. Попытаюсь разведать, хотя вряд ли получится.
Из такого ответа Ларссон понял, что Локи больше не собирается рисковать. Во всяком случае, в ближайшее время, пока снова не наберётся храбрости для решительных действий.
— Вот что, Локи, — произнёс он. — Я давно хотел у тебя спросить… — Ларссон на секунду замялся. — Ты, когда договаривался с моим сыном, рассказал ему, зачем понадобилось его тело?
— Конечно. Я уже говорил, что был с ним предельно честен и не собирался его обманывать. Эйнар знал, что уступает своё тело тебе.
— И как… как он к этому отнёсся?
— Внешне с полным безразличием. Но, как мне думается, это и стало для него решающим аргументом, чтобы принять моё предложение. А когда я стирал из памяти слуги, проводившего перевоплощение, воспоминания об этом обряде, то обнаружил весьма любопытный эпизод.
— Какой?
— Уже засыпая, Эйнар в наркотическом дурмане вообразил, что беседует с тобой. И попросил тебя хорошо прожить за него жизнь — так, чтобы её хватило на вас обоих…
Глава 15
Закончив разговор с Локи, Ларссон перешёл на Трактовую Равнину и пешком двинулся обратно на Торнин. Идти было недалеко — всего лишь через два десятка «лоскутов». Собственно, он мог бы без всякого риска вызвать Чёрного Эмиссара с любой необитаемой Грани, непосредственно прилегающей к Торнину, но предпочёл перестраховаться.
«Эйнар, сынок, — думал Ларссон, едва не задыхаясь от застрявшего в горле комка. — Прости меня, дорогой. Прости, что причинил тебе столько боли и страданий. Эх, если бы я мог повернуть время вспять… хотя бы до того момента, как получил от Велиала тот роковой приказ… Я бы не стал подчиняться ему, я бы лучше покончил с собой, подстроил бы это как несчастный случай при обращении с чарами… Тогда бы ты не был сыном предателя, тогда бы твоя жизнь сложилась иначе, более счастливо, и ты не просил бы прожить её за тебя… Почему ты так сказал, сынок? Почему не проклинал меня? Я же убил твою мать — и в конечном итоге убил тебя! Неужели ты так сильно любил своего недостойного отца, что не смог возненавидеть его?… Прости меня, прости, пожалуйста…»
Целью Ларссона был «лоскут», бóльшую часть которого занимало море и лишь у самого края находился маленький клочок песчаного пляжа, на который раз за разом набегали волны. Он вступил на этот участок суши, перешёл через Вуаль в обычное пространство Грани Торнин и неторопливо зашагал вдоль неширокой береговой полосы, справа ограниченной морем, а слева — почти отвесными скалами.
Солнце уже зашло и понемногу начинало смеркаться. Ларссон прошёл около мили и остановился в сотне шагов от вытесанной в скале лестницы, которая вела вверх к небольшой калитке в высокой крепостной стене. Над стеной виднелись лишённые листвы макушки деревьев, а дальше — красная черепичная крыша большого здания.
Ларссон посмотрел на часы — оставалось ещё минут двадцать. Он прислонился к скале, почти слившись с ней в наступающих сумерках, и принялся ждать, то и дело нетерпеливо поглядывая на калитку. Его мысли постепенно утратили прежнюю мрачность и безысходность и устремились в другом направлении — хоть и не стали от того совсем уж радостными.
Минуты тянулись невыносимо долго, но наконец Ларссон увидел, как калитка медленно, словно нехотя приоткрылась, и на верхней площадке возникла стройная девичья фигурка. Одновременно он услышал мысленный зов:
„Эйнар, ты здесь?“
„Да, Герти,“ — ответил Ларссон, отступил на шаг от скалы и помахал ей рукой.
Заметив его, девушка послала мысль:
„Вижу. Иду.“ — И начала спускаться по лестнице.
Ларссон наблюдал за ней, чувствуя, как его сердце бьётся всё быстрее. Его так и подмывало броситься ей навстречу, но он понимал, что это не лучшая идея. Хотя сейчас, ранней весной, да ещё вечером, морской берег не пользовался популярностью среди учеников, но тем не менее существовал риск, что кому-нибудь из них взбредёт в голову прогуляться у моря. А Ларссону было ни к чему, чтобы назавтра всей школе стало известно о каком-то постороннем парне, который тайком встречается с одной из учениц.
Спустившись на берег, Герти быстро подбежала к Ларссону. Он порывисто обнял её и крепко прижал к себе. Она зарылась лицом на его груди.
— Эйнар, милый, я так соскучилась по тебе!
— Я тоже скучал, — ответил Ларссон. — Весь этот день.
— Он шёл так медленно, — жаловалась Герти. — И вечер никак не хотел наступать… Но сейчас мы снова вместе. Я так счастлива!
Она подняла к нему лицо. На её щеках пылал густой румянец, а глаза сияли как звёзды.
Ларссон наклонил голову и приник к её мягким губам. В первое время он боялся, что Герти почувствует в его поцелуях слишком большой опыт, совсем неприличествующий шестнадцатилетнему юноше, но она оказалась такой невинной, что просто не могла отличить опыт от неумения.
Они целовались долго и нежно, затем Герти снова прижалась к его груди, а Ларссон, поглаживая её волосы вспоминал тот воскресный день, три недели назад, когда они познакомились…
Он приехал на Торнин с намерением убить девушку. Таков был тогдашний план Локи, и Ларссон полностью соглашался с ним. Зная Герти лишь заочно, он не считал её человеческим существом — для него она была дитём Чёрного Причастия, адским отродьем. Тем паче — отродьем Велиала.
Будучи на Зелунде, Ларссон узнал из рассказа князя Хабенштадтского одну любопытную деталь, которой сам князь не придавал значения. Но Ларссон заинтересовался ею и ночью нагрянул к деревенскому пастору, так жаждавшему сжечь Герти на костре. Он допросил его во сне и убедился, что тот не лгал — в ночь смерти Визельды ему действительно снились ангелы, которые объявили девушку порождением зла и требовали уничтожить её. По всем признакам, это было подлинное послание Вышнего Мира.